С
утра пораньше Надя ураганом ворвалась в комнату к одному из жильцов
— поляку Яну Брженковскому. Тот брился и недоуменно уставился
на служанку с горящими глазами, державшую в одной руке пыльную тряпку, в
другой — половую щетку. «Я
знаю, что вы поэт, пишете по-французски статьи о поэзии и
живописи...» — стала энергично наступать на него
Надя. Брженковский с испугом попятился. «А
вы понимаете, что в живописи пора заново выписывать предмет, сочетать
абстракционизм с ясностью реализма?..» Брженковский оторопело смотрел на помешавшуюся служанку. Она держала речь еще минут пять. «Я
предлагаю вам быть редактором моего журнала о современном
искусстве,» — перешла наконец к делу Надя. «Мадам, — залепетал Брженковский, — может быть, мне лучше позвать хозяйку...» Наде стоило немалого труда убедить Яна, что все это не розыгрыш и не помешательство. И
Надина фантастическая напористость сделала свое дело! Журнал
«Современное искусство» стал выходить на двух языках
— французском и польском. Сам Леже сделал обложку для первого
номера. Брженковский находил авторов; журнал печатал не только статьи,
но и репродукции лучших картин современных художников. Редактор
поражался, как Надя, путаясь во французских и польских словах, умела
подбросить отличную тему. К сожалению, журнал просуществовал недолго — вышло всего три номера, после чего издатель разорился. Леле
не терпелось услышать про роман бабки с Леже. Когда же он наконец
начался? Так что же, Леже совсем Наде поначалу не нравился? И она ему
тоже? Начнем
с того, что Фернан был женат. Его жена Жанна нечасто появлялась в
Академии, но иногда захаживала. Элегантная немолодая дама с аккуратной
укладкой, в дорогой шубе — не в кролике, как некоторые. Глядя
на нее, Надя думала, до чего они с мужем неподходящая пара. Жанна Лой в
далеком 1913 году была стройной девушкой-велосипедисткой, пленившей
молодого художника. Она проезжала мимо кафе «Клозри де
Лила», где Леже сидел с друзьями, — прекрасное
видение в белом платье. И художник влюбился в это видение. Сколько он
потом писал девушек на велосипедах, посвящая им рисунки, гуаши, картины
маслом! Когда чудесное видение превратилось из мадемуазель Жанны Лой в
мадам Леже, все изменилось: был навсегда заброшен романтичный велосипед,
вместо него понадобилась машина, потом — квартира, обстановка
и все такое. Жанна не была художницей — просто светской
дамой. Обо всем этом Надя краем уха слышала от Озанфана. Нравился ли ей
самой Леже? Как художника она давным-давно его оценила, не ошиблась
тогда, девчонкой: в нем действительно были и мощь, и оригинальность, и
дух современности. А как мужчина? Ну что за вопрос? Он ведь был женат!
Она же не шалопутная какая-нибудь, для нее брак — это свято, а
о том чтобы сделать трио
даже и не думала тогда. Своего развода Надя стыдилась, всегда
конфузилась, говоря об этом. Свободная мораль парижской богемы ей не
привилась. И краситься Надя не научилась, и одеваться — так до
сих пор себе и покупает самое простое, неброское. Раньше на холсты и
краски экономила, теперь каждый лишний франк бережет для музея Леже. Но
деревенским своим собачьим нюхом Надя давно уже чуяла, что Леже
несчастлив. Однажды вышли вместе из Академии усталые: делали вдвоем
большое декоративное панно, и вдруг он вместе с ней пошел в метро. А сам
еле ноги передвигает. Где же ваша машина? — спросила Надя. У
Жанны, — последовал угрюмый ответ, сопровождаемый тоскливым
взглядом из-под нависших ершистых бровей. — Машина почти
всегда у Жанны, а я так, пешком... Помолчав, Леже вдруг добавил: Какая ты счастливая, Надя! Про
себя Надя усмехнулась: мэтр-то, небось, обедать в
«Куполе» или в «Доме» будет, а
ей надо выбирать: или булка с котлетой, или автобус после метро. И
буркнула ему в ответ: В чем счастье-то мое? Тебя дочка дома ждет, — с тяжелым вздохом ответил Леже. |